Мартовские колокола [Litres] - Страница 80

– А Гундявый, значицца, говорил, что туточки тех людишек видал? – уточнил он. – И тюки какие-то они тащили, так, Болдоха?

– Так и есть, Федот Акимыч, все как вы говорите, – уважительно подтвердил скрюченный. – Пять раз Гундявый сюды спускался – и кажинный раз тех людишек видел. Ну можа и не кажинный, ему соврать – что под ноги плюнуть; но раза два видел, это уж как есть. И всякий раз с огроменными тюками на плечах. Вот Гундявый и подумал – а чавой-то они таскают?

– Правильно подумал Гундявый, – одобрил Федот Акимыч. – Потому как нету такого уговору – чтобы, нам не сказавши, что попало тырить. Все знают – энти места за ватагой Коли Соленого, а кому не нравится – пожалте в Москву-реку купаться с гирькой на шее али с ножиком в ливере. Непорядок это – ежели всякий портяночник будет шляться с хабаром где захочет…

– Вот-вот, он сразу до меня и побег, – угодливо закивал Болдоха. Видно было, что он до смерти боится и весьма уважает собеседника. – Прибежал, значить, обсказал все как есть и просит: «Ты уж, кум, передай мои слова Федоту Акимычу, он человек справедливый, все как надо решит и обо мне, сиром, не забудет, ежели что…»

– А что ж он сам-то не пошел с нами, коли так расстарался? Вот бы и вывел туды, где тех людишек повстречал?

– Так ведь сгинул он, Федот Акимыч! Как есть сгинул, еще в запрошлый день. «Пойду, говорит, ишшо пригляжусь, можа прознаю, куды те убогие мешки свои волокут…» И с тех пор – ни слуху ни духу. Ну я подождал-подождал – да и к вам.

– А неча ждать было, – недовольно заметил Федот Акимыч. – Приканал бы сразу – глядишь, и выручили бы твоего Гундявого. А теперя – поди сыщи, где его крысы схарчили… ладно, ступай вперед, чего стал? – и он подтолкнул Болдоху рукояткой револьвера.

Некоторое время шли молча; отсветы масляных ламп все так же тускло высвечивали стены да редкие развилки. Под ногами то плескала мерзкая застойная жижа, то чавкал ил, то скрипели уложенные кое-где полусгнившие дощатые мостки. В таких местах Болдоха останавливался и тыкал вокруг мостков клюкой, а потом бережно, не всем весом сразу, ступал на доски – под мостками мог оказаться заполненный илом провал, из которого, случись туда провалиться, нипочем не выберешься. Среди обитателей подземелья ходили байки, будто бы такие провалы нарочно охотятся за неосторожными, поглощая их, подобно ненасытным пастям. И колодцы их, выложенные тесаным гранитом еще во времена Иоанна Грозного, до половины завалены сгнившими скелетами жертв.

Внезапно Болдоха остановился и повыше поднял лампу.

– Чей-та, Федот Акимыч? – прошептал он. – Вон, гляньте, впереди светится…

Старший пригляделся. И правда – тоннель на уровне пояса пересекала тоненькая изумрудно-зеленая ниточка; скорее даже не ниточка, а острый, волосяной толщины лучик света. Со дна тоннеля поднимались испарения, и, пронзая их, изумрудная нить становилась то тусклее, то вспыхивала так ярко, что казалось – сунь под нее ладонь, и зеленая игла насквозь прожжет плоть.

– Экая диковина… – сипло ответил он Болдохе. – Я про такое и не слыхал. Нука-ся, пошшупай …

Болдоха опасливо ткнул в светящуюся нитку клюкой. Она тут же прервалась: лучик выходивший из правой стены, против ожиданий, не прожег деревяшку, зато на ней появилась ослепительно сияющая изумрудная точка. Болдоха убрал клюку – и нить немедленно засияла во всю длину, перегораживая коридор.

– Диво! – Федот Акимыч почесал за ухом стволом револьвера. – Ты вот что, Болдоха… давай-ка, подлезь под энтой диковиной. Да смотри не задень, а то мало ли?..

Болдоха согласно кивнул и завозился, норовя скрючиться еще больше и подлезть под зеленую невидаль. Плеск жижи заглушил тоненькое шипение, раздавшееся в тоннеле.

Ниточка будто бы стала ярче – в нее вплывали клубы то ли дыма, то ли пара. Мужик с револьвером закашлялся.

– Чей-то дым какой, слышь, Болдоха… пошли назад, ну его к лешему…

Поздно. Тоннель быстро заполнялся дымом; в его клубах стремительно потускнел и свет изумрудной нити, и оранжевое пламя керосиновых ламп. Пришельцы зашлись в разрывающем легкие кашле; Федот Акимыч выронил лампу, револьвер и повалился на дно тоннеля, в хлюпающую мерзость, пытаясь схватиться за стены скрюченными пальцами.

Болдоха хрипло выл, захлебываясь кашлем, но лампы не уронил – привычка беречь свет, единственный залог выживания под землей, давала о себе знать. Но дышать уже стало нечем – и вой постепенно переходил в сипение. Едкий дым вытеснил из тоннеля воздух, раздирая зудом глаза… тысячей огненных лезвий вонзался в легкие.

– Болдоха… помоги… помираю… дышать… – просипел из последних сил вожак и с головой погрузился в смрадную жижу.

Секунду спустя погас и последний фонарь – Болдоха сдался, выиграв у неумолимой судьбы всего несколько лишних мгновений жизни. Тишина и мрак окутали коридор, и лишь тонюсенькая изумрудная нить лазерного луча продолжала пронзать облака дыма сигнальной шашки, заполнившие тоннель на всем его протяжении.

Прошли неразличимые минуты – а может, часы? В дальней стороне тоннеля – противоположной той, откуда явились покойные ныне разбойнички, – возникли два столба белого света, мутного в клубах дыма. Затем из подсвеченной белесой мути вынырнули две неуклюжие в костюмах химзащиты фигуры; мощный налобник украшал каску первого, стеклянные треугольные зенки противогазов пялились на трупы. В руках у того, что с налобником, был обрез двустволки, другой водил перед собой автоматом с примотанным под стволом тактическим фонарем.